Тот самый Тимченко: первое интервью богатейшего из друзей Путина

Ирина Малкова, Игорь Терентьев

26 октября 2012 05:09

Один из самых таинственных миллиардеров путинской эпохи Геннадий Тимченко рассказал Forbes об отношениях с Путиным и Сечиным, связях с «Сургутнефтегазом» и истории создания Gunvor

Неизменная улыбка, быстрая реакция. «Я знаю, как уговорить вас, к примеру, купить у меня этот чай», — убедительно жестикулирует наш собеседник. Еще недавно опознать его можно было по единственной гулявшей в интернете фотографии. Мы сидим за столом с «гражданином Тимченко» — самым состоятельным бизнесменом из давних знакомых Владимира Путина.

Тимченко утверждает, что стал миллионером еще в 1990-е, а к концу 2000-х его компания Gunvor, поднявшаяся на торговле российской нефтью и нефтепродуктами, уже занимала третью строчку по выручке среди мировых трейдеров.

Нельзя не заметить, что восхождение Gunvor совпало по времени с приходом Путина к власти. В 2000-е на компанию приходилась значительная часть экспорта «Роснефти», получившей добывающие активы ЮКОСа, и треть всего российского морского нефтеэкспорта. Через Gunvor торговали уже ТНК-BP и «Газпром нефть», а Тимченко и вовсе записывали в акционеры «Сургутнефтегаза». Но всякий раз, когда СМИ пытались связать бизнес-успехи Тимченко с именем Путина, бизнесмен или его представители яростно отбивались в судах и ответных публикациях. А теперь, когда Gunvor проигрывает новые тендеры и многие связывают это с тлеющим конфликтом хозяина Gunvor и президента «Роснефти» Игоря Сечина, сам Тимченко настаивает: ничего личного, только бизнес.

Первое большое интервью для российского издания Тимченко дает в очищенном от любых характерных деталей пространстве маленькой переговорной — на 41-м этаже одного из московских бизнес-центров. Стол и стулья, панорамный вид из окна. Ищем глазами портрет Путина, но его нет. И на протяжении всего разговора Тимченко убеждает нас, что президент не имеет отношения к его успехам. Его ответы при этом часто начинаются со слова «вранье», а характерный жест поднятых ладонями вверх рук как будто свидетельствует: «Ребята, я тут ни при чем».

Как нам показалось, кредо Тимченко лучше всего можно выразить словами «гибкий путь к победе». Очень гибкий. Примерно так переводится с японского языка первая часть названия любимого Путиным клуба для занятий дзюдо «Явара-Нева». Forbes публикует расширенную версию интервью с миллиардером Геннадием Тимченко из ноябрьского номера журнала.

— Вы давно перестали быть просто Геннадием Тимченко. Едва ли не каждая публикация о вас начинается со слов «друг Путина». Вы действительно друзья с президентом?

— Как я могу на этот вопрос ответить? Наверное, вы должны спросить Владимира Владимировича об этом.

— Но вы-то его своим другом считаете?

— Понимаете, мы знакомы уже много лет, периодически встречаемся. Сейчас это связано в основном со спортом и с работой Российского географического общества. Я очень уважаю Владимира Владимировича. Мне кажется, это тот лидер, который нужен сегодня России. Владимир Владимирович — очень глубокий, взвешенный человек. Он умеет слушать. Можете говорить что угодно, но это тот человек, который реально очень много сделал для России. Без него у нас давно уже не было бы страны, и мы бы распались, как это предсказывал [Збигнев] Бжезинский. Я вспоминаю, как в 1990-е мы отказались от партийных билетов, когда в очередной раз ввели карточки, по которым можно было купить несвежую колбасу или кусок костей без мяса. Моя жена в Петербурге за этим всем по два-три часа стояла в очередях с номерками. Сегодня мы живем в другой стране, и в этом значительная заслуга президента.

— Вы часто видитесь?

— Нечасто. Недавно была встреча в Сочи — Владимир Владимирович пригласил хоккеистов, олимпийских чемпионов, с женами. Я тоже присутствовал, как представитель КХЛ. Иногда мы даже встречаемся на льду. Я, к примеру, участвовал в матче между сборной любительской лиги и олимпийскими чемпионами на Ходынке, где Владимир Владимирович забил шайбу.

— Бизнес-вопросы, пользуясь случаем, обсуждаете?

— Никогда! Мы действительно общаемся больше в связи со спортом. Я и мои партнеры, к примеру, одними из первых начали спонсировать клуб «Явара-Нева». Кстати, у этого названия интересная история. Мы все очень любили японскую кухню и в 1990-е годы едва ли не первыми открыли в Петербурге японский ресторан «Сёгун», который только в прошлом году продали. Владимир Владимирович тогда еще не был ни премьером, ни президентом и, если не ошибаюсь, работал в администрации. И вот в этом ресторане собрался как-то попечительский совет клуба, и мы обсуждали название. Я пошел за советом к нашему повару-японцу, который и сам приличный очень дзюдоист был: «Слушай, как нам клуб назвать?» Он говорит, назовите «Явара» — это старое название дзюдо и переводится приблизительно как «гибкий путь к победе». Владимир Владимирович заметил тогда, что название хорошее, но надо бы привязать его к месту, и предложил назвать клуб «Явара-Нева». И вот наш клуб уже девятикратный чемпион Европы.

— Идея создания клуба чья была?

— Не помню. К нам с партнерами по компании «Кинэкс» («Киришинефтехимэкспорт». — Forbes) пришел Аркадий Ротенберг. Предложил этот проект, так мы и познакомились. Ему нужны были деньги на клуб, мы уже были состоятельными бизнесменами и согласились помочь.

— То, что вы стали состоятельным бизнесменом, принято связывать как раз с приходом Путина к власти. Вы эту взаимосвязь прослеживаете?

— Эта теория все время повторяется в прессе. Приведу один аргумент: в 2000 году, когда он стал президентом, я уже был 28-м в списке крупнейших финских налогоплательщиков, я уже был миллионером.

— Но стали-то миллиардером?

— Извините, но если вспомнить о чековых аукционах, скажите — за какие деньги олигархи 1990-х получили все свои компании? За десятки, сотни миллионов. А сегодня сколько они имеют? Миллиарды. То есть произошло кратное увеличение. Вот и у меня все то же самое, только я никогда ничего не приватизировал. Даже «Кинэкс» приватизировали мои партнеры, когда я был за границей, а я свою долю купил потом на вторичном рынке. Я в нефтяном бизнесе с 1987 года. Что вы думаете, я за эти 25 лет не мог денег заработать?


— Расскажите вашу версию: как вы, инженер-электрик по образованию, стали таким крупным нефтетрейдером. С чем был связан выбор специальности, кстати?

— Я окончил Военно-Механический институт в Петербурге. Не скажу, что выбор был осознанным — просто папа был военным. Мы из-за этого часто переезжали — в шесть лет он увез меня из Армении в ГДР, а школу я заканчивал в небольшом городке под Одессой. После института я по распределению пошел работать на Ижорский завод под Питером. В Советском Союзе как раз тогда сделали упор на строительство атомных станций, и [председатель Совета министров СССР Николай Рыжков решил, что молодым специалистам на профильном производстве нужно платить двойной оклад. Мне, мастеру цеха, платили 280 рублей в месяц, профессор в университете тогда получал 300 рублей. Но я работал почти два года в жутком режиме — четверо суток утром, четверо — вечером, и четверо — ночью, между ними — полтора дня выходных. Спать приходилось в автобусе, держась за поручень: из Питера ездить нужно было с тремя пересадками. Мы с женой тогда в Петербурге комнату снимали, родилась первая дочь. Она у нас сначала в чемодане спала, не было денег купить кроватку. Ей сейчас 30 лет, но она до сих пор это вспоминает.

— А «революцию» вы как встретили?

— Уже во внешнеторговой организации. Мастером на заводе я проработал пять лет, а потом нам срезали премию. И когда однокашник предложил мне перейти на его место в управление внешних связей на заводе, я долго не раздумывал. После огромного цеха, где руки вечно по локоть в масле, эта работа казалась очень интересной, с перспективой ездить по всему миру, участвовать в выставках. Меня взяли, потому что я неплохо знал немецкий, а им нужен был инженер, который понимал в строительстве и в оборудовании. Я хотел тогда поступить в Академию внешней торговли, но, чтобы туда попасть, нужно было быть родственником Ленина или иметь похожие серьезные основания. Как минимум нужна была рекомендация обкома партии.

— В органы для этого не надо было вступать?

— Нет, в органы не надо было. Или вас интересует, что про меня пишут, будто я сотрудник КГБ и там с Путиным познакомился?

— Но ведь пишут же…

— Вранье! Я всегда был на виду. Думаю, финны, когда выдавали мне паспорт, серьезно все проверяли. Я все-таки десять лет прожил в Финляндии.

— Но в партии-то вы были?

— Да. Хотя меня долго не принимали. Ну не брали тогда инженеров в партию, только рабочих. В результате меня все-таки приняли, и я даже был секретарем партячейки, когда работал в «Кинэксе». Но получить внешнеторговое образование не успел, «революция» случилась. Накануне, когда в очередной раз ввели карточки, мои однопартийцы — а нас с Андреем Катковым и Евгением Маловым всего трое было в ячейке — заявили категорический протест. И со словами «просьба более нас коммунистами не считать» сдали мне партбилеты. Я пару месяцев еще за них взносы платил, штампы ставил. А потом и сам сказал: все, до свидания. Дальше вы все знаете: демократия, либерализм (вместе с гендиректором «Кинэкса» Адольфом Смирновым Катков и Малов стали в итоге партнерами Тимченко в его первом крупном бизнесе — компании «Кинэкс». — Forbes).



— Вы как-то сказали, что трудоустройство в «Кинэкс» стало вашей первой большой удачей в жизни. Как вы туда попали?

— В 1987 году Рыжков издал постановление, по которому около 70 предприятий получали право внешней торговли. Среди них был и тогда еще государственный «Киришинефтеоргсинтез» (Киришский НПЗ). Я к этому времени по рекомендации того же однокашника с завода уже трудился в Управлении внешней торговли по Санкт-Петербургу. На Киришском заводе с внешним миром никто не общался никогда, они там ни одного контракта в глаза не видели. И тогда коммерческий директор завода Адольф Смирнов пришел в наше управление и нашел там Малова. А тот уже порекомендовал нас с Катковым, мы с ним сидели в одном кабинете, иногда играли в шахматы. Так мы попали в «Кинэкс». Эта фирма была учреждена заводом, для того чтобы продавать его нефтехимическую продукцию и обеспечить предприятие импортными товарами. Пришлось, конечно, немного подучиться. Практику мы проходили в зарубежных «дочках» «Союзхимэкспорта».

— Кто за что отвечал в «Кинэксе»?

— Поскольку Малов был с внешнеторговым образованием, ему дали должность руководителя. Катков отвечал за импорт, я — за экспорт. Кроме нас троих там еще были секретарь и уборщица. Секретаря мы взяли из Музея Ленина, потому что она умела печатать по-английски. Первый офис «Кинэкса» был рядом с кафе «Вольф и Беранже» на Невском проспекте. Так мы оказались единственной организацией в городе, которая могла торговать нефтехимией и реализовать квоты на экспорт нефтепродуктов.

— Вокруг распределения квот было много шумихи…

— Квоты раздавали в Москве. Скандалы, конечно, были. У кого-то из чиновников потом нашли Рембрандта в кабинете, у кого-то — полный сейф наличных. Но мы в это не лезли, квоты выбивал завод, наша задача была только их реализовать. Помню, Собчак просил выделить нам квоту, чтобы достроить библиотеку на Московском проспекте. Продовольствия в городе оставалось на два с половиной дня, какая библиотека? Но нет, надо отдать ему должное, Собчак думал не только о хлебе насущном, библиотеку в итоге достроили.

— Кстати, о продовольствии. Как «Кинэкс» стал участником скандала, связанного с расследованием депутата Ленинградского городского совета Марины Салье? Якобы вы продали нефтепродукты, на полученные деньги должны были закупить продовольствие для Петербурга и не закупили. А саму эту программу в мэрии курировал тогда Путин…

— Это неправда. «Кинэкс» никогда не имел отношения к этой истории. Долго я даже не понимал, откуда это все взялось. Нас ведь все время проверяли. И вот недавно у меня наконец появились документы, из которых следует, что «Кинэкс» к истории с этим дизелем отношения не имел, там просто фигурировала компания с похожим названием. Хотя я вообще не встречал свидетельств того, что это досье имеет под собой реальные основания.

— Вы бензин не продавали в Петербурге?

— Мы построили несколько заправок, было и такое.

— Но там же бандитская ситуация была. Ни «Лукойл», ни «Сургутнефтегаз» не могли на питерский рынок зайти.

— Мы с Петербургской топливной компанией (ПТК, один из крупнейших игроков на розничном рынке Санкт-Петербурга, считается, что компанию контролируют «авторитетные бизнесмены». — Forbes) не были связаны. На нас пытались наехать, но мы сумели увернуться.

— А как от ПТК можно было увернуться в то время?

— Ну, можно было…

— Как вы познакомились с другим другом Путина — Юрием Ковальчуком?

— Мы стали акционерами банка «Россия».

— Зачем?

— Банки были ненадежными, постоянно лопались. Вот мы и решили, что лучше контролировать ситуацию изнутри. Каткова назначили председателем совета директоров банка, поэтому мы имели возможность видеть, что и как там происходит. Когда мы туда вступали, там акционером уже был Ковальчук, какие-то совместные предприятия. Вступили туда совместной компанией, а потом, когда с партнерами по «Кинэксу» расставались, разобрали акции банка по карманам, что называется.



— В 1991 году вы уехали в Финляндию, в 1999-м получили гражданство этой страны. А сейчас вы чей гражданин?

— У меня есть и российское, и финское гражданство. Но я всегда был российским гражданином по сути и по духу.

— Но налоги платите в Швейцарии?

— Да, я являюсь налоговым резидентом Швейцарии. Я очень долго платил налоги в Финляндии. И по российским меркам это было слишком много — больше 60% дохода. Через 10 лет я решил перебраться в Швейцарию, но не из-за налогов даже, а потому что хотел дать сыну хорошее европейское образование.

— А с налогами там все же как?

— У меня есть соглашение с налоговыми властями Швейцарии. Там работает система, при которой можно договориться о том, что вне зависимости от дохода на протяжении определенного времени ты будешь платить некую фиксированную сумму.

— Меньше 60% в среднем выходит?

— Поменьше, конечно. Скажу даже, значительно поменьше.

— А в России подоходный налог и вовсе 13%. Может, здесь выгоднее?

— А я (долгая пауза) действительно многим иностранцам рекомендую переезжать работать в Россию. С точки зрения налогов, наверное, сегодня это одно из лучших государств в Европе, где можно, платя налоги, зарабатывать приличные деньги. Кстати, важно ведь не только то, где я лично плачу налоги, но и то, где и как работают мои компании. А они в основном платят налоги, создают рабочие места и развиваются здесь, в России.

— А сами-то вы встать на налоговый учет в России не хотите?

— Я об этом подумываю.

— Почему вы в Финляндию уехали?

— В 1989 году в Союзе разрешили создавать совместные предприятия с иностранцами. Их деятельность на несколько лет освобождалась от налогов. К нам с этой идеей пришли люди из «Союзнефтеэкспорта» (монополист по продаже нефти и нефтепродуктов в СССР. — Forbes). Так появился трейдер Urals. Его учредителями стали Киришский НПЗ, «Волготанкер» и шведская компания Sadko. Нас позвали на работу в ее «дочку» Urals Finland. Зарплата там была очень приличная, а работа — почти такая же, как в государственной организации. Кому переезжать в Финляндию, мы с Катковым и Маловым решали практически по жребию, уезжать я не особо хотел.

— Как? За границу не хотели?

— Послушайте, я работал во внешней торговле с 1987 года, мы ездили за границу чуть ли не каждую неделю, стажировался я в Швеции. Но конечной цели уехать за границу не было. Для нас с женой важны были связи с друзьями, связь с Петербургом.  Однако выпало ехать мне. И хотя я еще не очень хорошо по-английски говорил, пришлось. Английский я, кстати, сдал, еще когда работал в управлении внешней торговли на заводе. Не знал тогда, что в жизни мне это пригодится, за знание иностранного языка давали 10% к зарплате. Я и немецкий сдал потом.

— Это правда, что идею создания Urals предложил бывший советский шпион Андрей Панников, которого выслали из Стокгольма?

— Это так. Но я не знал сначала, что он был разведчиком. Мы западную прессу в союзе не читали. А когда я познакомился с Андреем Ильичом, он работал в «Союзнефтеэкспорте» и я его знал как нефтяника. В Urals работало несколько первоклассных специалистов из «Союзнефтеэкспорта», и их опыт и контакты очень нам пригодились. Но через пару лет мы уже были в состоянии вести все операции самостоятельно, и мои партнеры по «Кинэксу» выкупили у Urals финскую «дочку».

— Правда, что вы в Финляндии отвечали и за прием гостей — чиновников, проверяющих? А еще что якобы там вы Путина учили на лыжах кататься?

— Владимир Владимирович был председателем в российско-финской комиссии. Естественно, нас к ее мероприятиям подключали, как любую другую российскую организацию. Но на лыжах мы с ним там ни разу не катались. С Владимиром Владимировичем мы познакомились еще до моего отъезда. Его ведомство к нам обращалось, когда нужно было экспертное мнение по поводу экспорта нефтепродуктов, мы с ними общались по поводу квот.


— Так когда вы свой первый миллион заработали?

— Я не помню. Никогда об этом не задумывался. Знаете, меня деньги не очень интересуют.

— Вы же языки учили ради прибавки к жалованию в 10%...

— Тогда другое дело, нужно было семью кормить. А когда у тебя $500 000 или $1 млн — это уже непринципиально.

— «Кинэкс» приватизировался примерно в одно время с «Сургутнефтегазом», которому достался Киришский НПЗ.  «Сургут», став частным, остался главным клиентом «Кинэкса». Как вам это удалось?

— Это интересная история. У Киришского НПЗ были и другие акционеры помимо «Сургута». В частности, у нас с «Альфа-эко» было на двоих около 15% акций завода, купленных на вторичном рынке. Гендиректор «Сургута» Владимир Богданов хотел взять под контроль 100% НПЗ. И «Кинэкс» с ним договорился так: «Давайте мы вам продадим акции завода, неважно, по какой цене, но с условием, что вы оставляете нас на какой-то период времени комиссионером». Он согласился, и на этих договоренностях мы проработали пару лет. А потом ему просто понравилось, как мы работаем, и сотрудничество продолжилось.

— Богданову понравиться не просто. Многие считают, что «Сургутнефтегаз» с вами работал так плотно, потому что вы совладелец этой компании.

— Я однажды в сердцах уже сказал об этом, перекрестившись, и снова повторю: это не мое, никогда не было и вряд ли будет. Я покупал акции «Сургута» на самом начальном этапе. Это был совсем небольшой пакет.

— А вы как думаете, Богданов контролирует компанию лично?

— Нет, конечно. Он не может иметь такой пакет. Это коллектив, пенсионный фонд. А какой у него лично пакет, я не знаю. Хочу подчеркнуть, что через нас «Сургут» торговал, потому что у нас было важное логистическое преимущество.

— В чем оно заключалось?

— Был такой эстонец Ааду Луукас, он строил дороги в Сургуте, а когда Эстония получила независимость, вернулся и построил нефтеперевалочный и нефтепродуктовый терминал в Мууге. А мы ему в этом помогли. У «Кинэкса» тогда уже была компания Linkoil, которая занималась поставками в Эстонию по железной дороге. Луукас пришел к нам однажды и сказал, что ему нужно взять кредит под строительство терминала, но банк требует в качестве обеспечения длинный контракт на перевалку. Тогда я пошел к Богданову и уговорил его написать гарантийное письмо, что «Сургут» даст для терминала определенный объем на какой-то период. По сути, это ни к чему его не обязывало, и он подписал. В благодарность мы получили в Мууге право «первой ночи»: терминал должен был переваливать преимущественно наши объемы. Второй по объемам перевалки терминал был в Петербурге. Мы смогли организовать финансирование для его развития и тоже получили преимущественное право на перевалку. Кстати, гендиректором Петербургского нефтяного терминала был Александр Дюков (сейчас гендиректор «Газпром нефти». — Forbes), а директором Морского порта — Алексей Миллер (предправления «Газпрома»).  В итоге, работая с ближайшими к Киришам терминалами, мы получили решающее конкурентное преимущество. У нас была лучшая нефтяная логистика на северо-западе России, так что нефтяники охотно шли на сотрудничество.

— Вы не удивились, кстати, когда вашего знакомого Миллера назначили главным в «Газпроме»?

— Нет. Алексей Борисович уже проявил себя хорошим руководителем, и Владимир Владимирович его хорошо знал.

— Он и вас хорошо знал…

— Мне поступали разные предложения. Но я считаю, что я на своем месте. Я умею торговать, это мое. Нескромно, но знакомые говорят, что я мертвого уговорю.

— Почему в 2003 году вы разошлись с партнерами по «Кинэксу»?

— Видимо, мы перестали понимать друг друга: куда идти, как развиваться. С 1987 года мы все-таки были вместе, а разошлись только в 2003 году. Все-таки 15 лет проработали.

— В чем именно была причина развода?

— Я долго жил за границей, и они почему-то стали считать, что раз я там, значит какие-то решения можно принимать кулуарно, в обход меня.

— Вы фактически забрали у бывших партнеров торговлю нефтью и нефтепродуктами: после развода «Сургутнефтегаз» начал торговать через ваши Gunvor и «Сургутэкс». Как так вышло?

— Вы знаете, кто дневал и ночевал в Сургуте, кто там свою печень посадил? Я! Я постоянно летал туда из Финляндии. Работать с Богдановым очень непросто. Он среди ночи мог позвонить, начать спрашивать про цистерны. Бухгалтерам моим допросы устраивал. Он, конечно, неординарный человек. У его компании на счетах сейчас $30 млрд! И ведь он же ничего не утащил, не создал ни одной офшорной компании. Он даже самолет себе отказывался покупать долгое время. Мотался в Москву обычными рейсами, все время опаздывал. Я еле его уговорил, что нужно купить свой борт, ведь самое ценное для бизнесмена — не деньги, а время.

— У «Кинэкса» был и шиппинговый бизнес. Вашим партнером в нем был Юрий Никитин…

— Очень непорядочный человек.

— Он про вас то же самое говорил, когда судился с «Совкомфлотом» в Лондоне.

— Он там много глупостей и неправды наговорил на суде.

— Почему вы не подали иск о клевете?

— Возможно, время еще не пришло.

— Что стало с железнодорожным бизнесом «Кинэкса»?

— Его мы разделили. В конце концов, мне вернули мои цистерны, на их базе я создал «Трансойл». А с бывшими партнерами у меня сейчас хорошие отношения. С Катковым я виделся неделю назад в Питере. Он развивает свою компанию «Пеноплэкс», которой мы начинали заниматься вместе.

—  У «Пеноплэкса» были проблемы с долгами и недавно Газпромбанк, по нашей информации, выкупил 20% этой компании.

—  Газпромбанк часто вкладывается в производственные активы. На мой взгляд, это правильная стратегия.



— Место «Кинэкса» на рынке заняла в итоге компания Gunvor. Как вы познакомились с партнером по Gunvor Торбьорном Торнквистом?

— Я никогда не торговал нефтью, только химией и нефтепродуктами. В нефтяном бизнесе я благодаря ему. А наше знакомство — это отдельная история. В железнодорожном бизнесе мы создали систему, которая работала как отлаженный механизм. Представьте: зима, минус 25. Но мазут из Киришей приходит в Эстонию тепленьким, мы в порту его сразу сливаем, и цистерна тут же возвращается. Но тут господин Торнквист создает в Эстонии свою торговую компанию и начинает подгребать мазут из Нижнего Новгорода, из Рязани — зимой этот мазут по дороге превращается в камень, его только разогревать надо несколько суток. И вот приходит мой горяченький мазут и утыкается в это замерзшее, извините, не знаю, как назвать. Я негодовал! Пошел к этому шведу разбираться и говорю: «Знаешь, дружище, я твои объемы тебе сам продам, по цене мы договоримся, но ты, пожалуйста, не морозь меня больше, как в песне поется». Мы договорились, а потом стали общаться и сдружились. И в Швейцарии мы в итоге рядом поселились. Он очень грамотный специалист, один из лучших в индустрии, я считаю. И когда мы развелись с моими партнерами по «Кинэксу», у которых отношения с Торнквистом как-то не сложились, мы с ним создали новую компанию вдвоем.

— Или втроем — с до сих пор не названным партнером?

— Хотите спросить, не господин ли это Путин был? Я вам отвечаю — нет!

— Была информация, что это ваш бывший партнер по «Сургутэксу» и «Ямал СПГ» Петр Колбин…

— Это был мой давний товарищ, со времен детства, который на некоторое время выступил финансовым инвестором, получив за это небольшой пакет акций. Он никак не связан с властью или крупным бизнесом. Сегодня в Gunvor два крупных акционера — это я и Торнквист в равных долях (примерно по 44%), еще есть опционный план для менеджмента.

— Ни «Нафта Москва» (наследница «Союзнефтеэкспорта»), ни Urals не смогли остаться на рынке. Почему они сошли со сцены, а Gunvor — стала третьим трейдером в мире?

— Главное наше преимущество в том, что мы всегда были привязаны к Киришскому заводу. А значит, у нас всегда был товар, нам не нужно было рыскать по рынку и искать сырье. При этом нами была создана уникальная логистическая схема, о которой я уже говорил.

— Взлет Gunvor — это начало 2000-х годов, когда пришел к власти Путин и началась атака на ЮКОС, активы которого достались «Роснефти»…

— Поймите, что росли в первую очередь сами нефтяники, которые после приватизации дружно начали выстраивать вертикально интегрированные компании. Они росли, а мы росли вслед за ними. Мы изначально были неким придатком к «Сургутнефтегазу», одного его сырья достаточно, чтобы быть трейдером уровня выше среднего. Но у нас были и другие клиенты — мы немножко работали с Омском, немножко с Нижним Новгородом. А с «Роснефтью» и ее тогдашним руководителем Сергеем Богданчиковым я выстроил отношения задолго до банкротства ЮКОСа.

— Как?

— Мы начали с ними работать, потому что им нужно было обеспечивать свою сеть заправок в Мурманской и Архангельской областях, и, естественно, с заводов «Роснефти» это было делать значительно дальше и дольше. Богданчиков хотел прокачивать на Кириши свою нефть, а забирать нефтепродукты. Но Богданов никого к себе не пускал. Я сумел с ним договориться о том, чтобы Кириши перерабатывали примерно 100 000—150 000 т нефти «Роснефти» в месяц. Мы организовали своего рода своп для «Роснефти».

— И этого эпизода хватило, чтобы Gunvor в итоге стала для «Роснефти» основным продавцом?

— Ну вот вы представьте: есть «Роснефть», у нее нет экспортного подразделения за границей. Кому ей тут продавать? Glencore, Shell, Vitol, Daxin… всем им она и продавала, и нам в том числе. Но сначала она добывала 20 млн т, а потом эта цифра увеличилась до 100 млн т. И вот эта разница в 80 млн т, скорее всего, приблизительно в тех же пропорциях, что и были, расползлась между всеми трейдерами. Только не забывайте, что у нас было конкурентное преимущество благодаря «Трансойлу». А еще мы предлагали лучшие цены. Никто из конкурентов, а их в каждом тендере не меньше 20, даже не ожидал такой агрессии от нас. Правда, сейчас приходится расплачиваться: мы, трейдеры, настолько высоко задрали цены на Urals, что теперь она продается дороже Brent. А это ненормальное явление, потому что по качеству Brent превосходит российскую нефть. Но зато мы помогли российским нефтяникам получить дополнительную прибыль.

— Какой процент от общего экспорта госкомпаний — «Роснефти» и «Газпром нефти» — шел через Gunvor на пике и когда это было?

— Это, скорее, вопрос к Торнквисту. Я никогда особо не следил, было у нас там 35%, 30% или 20%. В любом случае никто нам не помогал: ни я, ни Gunvor никогда не обращались ни в правительство, ни куда бы то ни было еще для того, чтобы получить эти объемы.

Один из самых таинственных миллиардеров путинской эпохи Геннадий Тимченко рассказал Forbes об отношениях с Путиным и Сечиным, связях с «Сургутнефтегазом» и истории создания Gunvor

— Автором банкротства ЮКОСа считается Игорь Сечин, с которым вы хорошо знакомы еще по Питеру. Вы в этой операции участвовали?

— Я честно вам скажу, я даже никогда не интересовался, что там происходит. На тему ЮКОСа я с Игорем Ивановичем никогда не общался. То, что происходило между ЮКОСом и правоохранительными органами, — это их история, я никогда не имел к ней никакого отношения. И к национализации, которая произошла, тоже. Все упоминания моего имени в связи с этой историей — вранье чистой воды.

— Как вы сами, как бизнесмен и человек, который долго прожил в Европе, относитесь к делу ЮКОСа?

— Я не хотел бы комментировать свое отношение к компании, с которой никак не был связан.

— Трейдеры в частных нефтяных компаниях признавались нам, что контракты на Gunvor переводились якобы по звонку «сверху», даже когда самого трейдера на рынке никто толком еще не знал. Кто бы это мог за вас хлопотать?

— Это вопрос к этим трейдерам и к руководству этих компаний. Пусть они отвечают, потому что это очередное заблуждение. Возможно, эти слухи связаны с тем, что проигравшие всегда ищут объяснений своему проигрышу не в себе самих. Вы же видите, что в этом году мы вообще воздерживаемся от долгосрочных контрактов в России, в том числе с «Роснефтью», — мы действительно не взяли ни одного груза на недавнем полугодовом тендере. Мы видим, что цена сейчас значительно выше рынка и выше той, которую мы готовы заплатить. Пусть попробуют наши конкуренты поработать в таком режиме. Посмотрим, что из этого получится.

— Думаете, у конкурентов будут убытки?

— Проверим через полгода. Мое мнение: если не случится какого-то военного вторжения в одну из стран на Ближнем Востоке, то этот контракт может оказаться большой потерей. Все может обернуться и по-другому. Но мы на себя такой риск не берем.

— Правда ли, что Gunvor также проиграла в этом году тендеры ТНК-BP и «Сургута»?

— Из-за сумасшедшего уровня цен мы просто приняли решение, что пока будем продолжать работать на споте.

— Хотите сказать, что все разговоры насчет личной неприязни между вами и президентом «Роснефти» Игорем Сечиным к проигрышу Gunvor в тендерах отношения не имеют?

— Эти слухи сильно преувеличены. Игорь Иванович (тщательно подбирает слова) — профессиональный человек, я считаю, очень эффективный. У нас ровные отношения. Я считаю, что Игорь Иванович будет работать с «Роснефтью» и мы будем работать с Игорем Ивановичем. Собственно, мы и сейчас работаем: по нефтепродуктам и по тем контрактам по нефти, которые остались у нас с прошлого года.

— Но ваш конфликт не отрицают уже даже в Кремле…

— Я понимаю, что разговор об этом конфликте интересен для прессы. Но это неправда. У нас нормальные рабочие отношения. Мы проводим рабочие встречи в «Роснефти», нас никто не вычеркивает ни из каких тендерных листов, мы прошли все необходимые процедуры, мы соответствуем и квалифицированы «Роснефтью» для участия в тендерах.

— Как близко вы вообще общались с Сечиным?

— Я познакомился с ним даже раньше, чем с Владимиром Владимировичем. По дороге в его приемную всегда проходил через аппарат, где работал Сечин. И все это время я знаю его исключительно с хорошей стороны. Он очень способный человек.

— Правда ли, что Сечин лично убеждал «Роснефть» и «Сургутнефтегаз» активно работать с Gunvor?

— Я установил рабочие отношения с тем же Богдановым прежде, чем Сечин их установил. С Богданчиковым я договаривался без чьей-либо помощи.

— Правда ли, что у вас с Сечиным была борьба за сферы влияния в «Роснефти»? Говорят, что бывший президент компании Эдуард Худайнатов появился там, благодаря вам.

— Это неправда. Это решение принималось Игорем Ивановичем, наверное. Может быть, с кем-то он и советовался, но не со мной. Худайнатова я хорошо знаю, и думаю, он показал себя достаточно эффективным менеджером, когда работал в «Газпроме» и запустил там Южно-Русское месторождение. Но у меня не было возможностей и оснований лоббировать его назначение в «Роснефти». Вообще хорошо, если наш разговор будет опираться на факты, а не на слухи, без указания их источников.


— Много шума наделала статья в Economist о том, что Gunvor якобы манипулировала ценами на Urals, занижая их. Как прокомментируете?

— На мой взгляд, Economist очень интересно выбрал временной период для анализа. Статистика за период, когда они пытаются что-то доказывать, показывает одно, но если бы они взяли, к примеру, следующие полгода, то увидели бы совершенно обратную ситуацию. И сделали бы вывод, что мы, наоборот, завышаем цены на Urals. Этот анализ нельзя назвать добросовестным. И в любом случае мы не можем держать рынок, потому что даже наши 100 млн т — это капля в море. Вся эта история выдумана. Мне кажется, президент Platts Лоуренс Нил очень точно ответил на эти обвинения.

— А кем выдумана и зачем? Ваша теория по этому поводу?

— Я думаю, это результат неудачных отношений с самим изданием. Вначале там появилась некорректная информация обо мне и о бизнесе Gunvor. Мы подали в суд, они извинились. Журнал хотел реванша и в очередной раз использовал непроверенные сведения. Может быть, им и помогли с интерпретацией, рынок ведь конкурентный. Так что теперь, наверное, опять ход за нами.

— Вы стали широко известны после письма кандидата в президенты Ивана Рыбкина, который рассказал о «друзьях Путина». С тех пор вы то и дело судитесь с различными СМИ.

— У меня есть своя позиция на этот счет. У России есть конкуренты, есть политические деятели, которые пытаются что-то сделать с господином Путиным, снять его или как-то дискредитировать. Им нужно было для этой борьбы найти человека, с одной стороны, богатого, а с другой — знакомого с президентом. Лучшей мишени, чем я, на мой взгляд, для этого нет.

— В прессе появилась информация об интересе Министерства юстиции США к Gunvor и расследовании швейцарской прокуратуры в отношении одного из сотрудников компании. Газета Le Temps сообщила, что были обыски швейцарских следователей в офисе Gunvor в Женеве. Подтверждаете ли вы эту информацию?

— Швейцарское расследование — это давняя история, и Gunvor не является объектом расследования. Бывший сотрудник компании, в отношении которого проходит разбирательство, был уволен. Gunvor сотрудничает со следствием по данному делу.

— Вы по-прежнему отрицаете возможное расследование со стороны Минюста США?

— Ни о чем подобном Минюст США меня не информировал. Gunvor также уже сообщил свою позицию по данному поводу (Gunvor выпустила пресс-релиз, но прямого ответа, ведется ли в отношении компании расследование в США, или нет, компания не дала. — Forbes).


— Как устроена структура Gunvor?

— У нас есть холдинг на Кипре, который владеет компаниями по всему миру. У нас офисы на всех континентах. Кое-где есть небольшие инвестиции и доли, например в трубе, которая идет с берега Атлантического океана к берегу Тихого. Это небольшие, но важные для нас вещи. Если ты акционер, все-таки появляется дополнительная возможность прокачать объем.

— Дивидендная политика у Gunvor есть?

— Фиксированного процента нет. Мы очень мало берем из компании дивидендов, потому что все реинвестируем. Создаем все новые и новые офисы по миру, покупаем активы. Вот «Колмар» купили недавно, опять же инвестиция в Россию.

— «Мало» это сколько?

— Речь идет о нескольких десятках миллионов долларов в год в зависимости от выручки.

— Какая у вас рентабельность в среднем по трейдингу?

— Выручка в 2011 году была на уровне $87 млрд, прибыль более $300 млн, вот и считайте.

— Gunvor активно диверсифицирует бизнес: теперь вы торгуете углем, газом, СПГ (сжиженный природный газ), инвестируете в промышленные активы и инфраструктуру. Что дальше?

— Gunvor развивается по всем законам бизнеса. Изначально мы набирали лучших трейдеров из различных компаний. Total, к примеру, очень сильно жаловалась, а теперь мы с этой компанией партнеры в «Новатэке». Конечно, мы видим, что делают другие, где-то пытаемся копировать, где-то — искать свои пути. Основа нашего портфеля сегодня — это нефть, нефтепродукты и уголь. Мы активно развиваем торговлю СПГ, уже торгуем зерновыми фьючерсами, для этого есть отдельный desk. То же самое можно сказать про металлы. Пока это скорее спекулятивные операции, но я не исключаю, что мы серьезно займемся этим бизнесом.

— У Вас ведь был еще один трейдер — «Сургутэкс»? На каких, кстати, условиях «Сургутэкс» работает с «Сургутом»?

— «Сургутэкс» уже не совсем трейдер, а, скорее, оператор, который получает небольшую комиссию от «Сургута» за то, что делает всю бюрократическую работу при вывозе товара, и все. Я, кстати, недавно решил выйти из этого бизнеса в связи с изменениями российского законодательства и продал его бывшим партнерам.

— Что за изменения повлияли на ваше решение?

— Не хочу вдаваться в технические детали, поэтому воздержусь от комментариев.

— У Gunvor есть бизнес-план на ближайшие годы?

— Я вам честно скажу, мы частная компания, и у нас нет такого формализованного подхода, как в публичных компаниях. Может быть, это тоже одно из наших конкурентных преимуществ. Мы, конечно, обсуждаем направления развития. Сейчас, к примеру, мы изучаем возможность совместной работы Gunvor и «Новатэка» в области СПГ. Не могу сказать всего, потому что мы подписали соглашение о конфиденциальности, но проект очень интересный.

— Он имеет отношение к реализации проекта «Ямал СПГ»?

— Нет.



— Трейдеры рассказывают, что у Gunvor вообще серьезные планы на рынке газа. Это так?

— Перспективы газа, на мой взгляд, имеют для нас серьезное значение, даже несмотря на то, что в обозримой перспективе это сырье, наверное, будет дешеветь. Я думаю, это тот сегмент, где мы можем объединить усилия с «Новатэком». «Новатэк» хочет присутствовать на европейском рынке, а европейцы хотят видеть там не только «Газпром».

— Добившись отмены монополии на экспорт газа?

— Это все-таки прерогатива государства решать, кому экспортировать, кому нет. Но если вы вспомните историю, то у нас долгое время была монополия на всю внешнюю торговлю, и где она теперь? Всему свое время.

— И сколько времени вы отводите монополии «Газпрома»?

— Не могу назвать точного срока. Мы не занимаемся публичными прогнозами, это дело профессиональных аналитиков. Кстати, недавно газеты писали, что «Новатэк» прорвал экспортную блокаду и будет поставлять газ в Германию. Это совсем не так. Это будет не российский газ. Он будет покупаться на спотовом рынке и продаваться немецкой компании. «Новатэк» будет выступать только в качестве трейдера, чтобы потренироваться, получить необходимый опыт для торговли газом в Европе. Лично мне хотелось бы, чтобы доля «Газпрома» на европейском рынке газа сохранялась и, возможно, даже увеличивалась…

— Но пока все наоборот…

— Я считаю, что маркетинговая кампания «Газпром экспорта» привела к снижению его доли рынка в Европе. А для трейдера иметь долю рынка - самое главное. Потерять ее легко, а вернуть очень сложно. На рынок пошел уже дешевый сжиженный газ. Возникает, по сути, новый рынок газа, такие вещи надо видеть. В любом случае в Европе остается значительная часть рынка, которой сейчас занимаются совсем другие компании. Почему бы нам не попробовать конкурировать с ними? Мне кажется, такая перспектива существует. Gunvor, к примеру, еще в 2010 году привез и успешно продал в Европе 26 газовозов.

— «Газпром» уже приоткрыл «Новатэку» дверь, согласившись стать комиссионером при будущем экспорте газа с проекта «Ямал СПГ». Как вам это удалось?

— Для того, чтобы профинансировать этот проект нужно около $20 млрд, а значит нужны кредиты и серьезные документы для банков. Основным документом должен быть контракт на экспорт. Под обеспечение будущих поставок можно искать финансирование. У нас есть договор, по которому «Газпром экспорт» за комиссию будет экспортировать газ «Ямал СПГ». Но «Газпром экспорт» до сих пор не подписал ни одного контракта с потребителями и никаких обещаний нам не дает. Поэтому мы говорим: «если вы не готовы исполнять комиссионное соглашение, дайте нам возможность самим заключать долгосрочные контракты на поставку СПГ. Тогда мы пойдем на рынок и будем делать это сами, мы сможем это сделать».

— И что вам отвечают?

— Сейчас Леонид Михельсон (основатель и совладелец «Новатэка». - Forbes) разъясняет нашу позицию в правительстве. Ямал - это новая газовая провинция, которую надо развивать, в которую надо инвестировать. Мы понимаем, что Ямбург уже «на полке» и мы должны развивать новые газовые регионы, там огромные запасы. Тут совпадают интересы государства, интересы «Новатэка» и интересы «Газпрома», в том числе. Мы должны развивать этот проект в партнерстве.

— Думаете, вам дадут возможность самостоятельного экспорта?

— Гарантировать не могу, но думаю, что логика должна восторжествовать в какой-то момент. Мы должны понять, что если мы хотим поднять такой проект, то для этого надо подкорректировать законодательную базу. Вот и все. И если мы говорим об СПГ, то, конечно, мы не собираемся с этим газом конкурировать с «Газпромом» в Европе. По сути, мы ориентированы главным образом на азиатский-тихоокеанский регион. И там мы будем конкурировать совсем с другими игроками, Австралией, например.

— Вы с «Газпромом» вообще могли бы договориться и разделить мир…

— Ну, уж так широко я не раскидывал сети (смеется). Но у Gunvor уже есть свой маршрут: мы провезли несколько наших танкеров с газовым конденсатом по Северному морскому пути, и все получается, все работает. Поскольку инвестиции в проект «Ямал СПГ» огромные, это задача государства - посмотреть, как помочь этому процессу, понять, как заимствовать деньги на рынке. Нам обязательно надо принимать какое-то серьезное решение и, причем, довольно скоро. Ведь после того, как контракты у тебя в кармане, сам процесс получения денег займет еще год. Я думаю, что это очень важный вопрос, и мы собственно им сейчас и занимаемся. В частности, Леонид Викторович Михельсон обсуждал этот вопрос с Владимиром Владимировичем на совещание в Салехарде.

— Вас считают административным ресурсом «Новатэка». Вы лично лоббируете вопрос о самостоятельном экспорте?

— Нет. Мне как акционеру «Новатэка» нет необходимости участвовать. У меня, конечно, есть теоретическая возможность встретиться с Владимиром Владимировичем, например на заседаниях Российского географического общества или на хоккее. Но знаете, как это бывает на общественных мероприятиях? Владимир Владимирович появляется на жестко регламентированное время…

— Опоздав часа на четыре…

— Я этого не говорил. Но с другой стороны, что такое «опоздал»? Никакое мероприятие не начинается обычно без главного лица.

— То есть это все остальные раньше пришли?

— Конечно! (смеется).

— Как вообще вы стали совладельцем «Новатэка»?

— В 2008 году ко мне пришли банкиры, сказали: вот есть одна компания, ищет партнеров, не хотите ли встретиться? После того как мы встретились с Леонидом Михельсоном, поговорили, посмотрели друг другу в глаза, я понял, что он интересный бизнесмен, который создал свою компанию с нуля так же, как я Gunvor. «Новатэк» — один из примеров, как можно зарабатывать деньги в России честно. Михельсон ведь тоже особенно ничего не приватизировал. Зато там очень опытный и слаженный коллектив, очень высокого уровня специалисты, которые понимают в этом бизнесе порой лучше, чем я.

— Так вот просто посмотрели ему в глаза, не интересовались, зачем ему эта сделка?

— Я посмотрел ему в глаза и на рынок в тот момент. Я спросил: а как вы собираетесь продавать мне это все? Он ответил: по-рыночному. И я сказал: хорошо, договорились.

— У кого конкретно вы свою долю покупали и почему по частям?

— Покупал у Михельсона, а по частям — потому что у меня денег не было столько сразу. У меня до сих пор еще висит кредит по этой сделке.

— В 2008–2009 годах выяснилось, что кроме акций «Новатэка» у вас еще целая коллекция активов. При этом вы говорите, что прибыль Gunvor в основном реинвестируется. Откуда деньги?

— Я же вам сказал — в банках. Благодаря успеху первых компаний группы у нас сложилась репутация очень комфортного заемщика, появилась возможность быстрого развития. Ну и какие-то дивиденды мы все же распределяем, сейчас уже и в «Новатэке», и в «Сибуре». За счет этого погашаю кредиты.

— Зачем купили «Сибур»?

— Я ведь торговал нефтехимией, так что определенная ностальгия во мне была. И я давно присматривался к этой компании, но тогда «Газпром» ее не продавал. Михельсон пришел ко мне, когда уже купил этот актив. Он, кстати, акции «Сибура» предложил еще и Total. Они пока думают. Но речь идет только о его доле, я-то свою купил уже. Пришел и сказал — слушай, у нас с тобой так хорошо получается в «Новатэке», может быть, ты захочешь стать партнером еще в одной компании? Вы знаете, что «Новатэк» при мне вырос в два раза?

— Вот видите, сколько пользы от вас!

— Рост компании совпал с моим приходом. Конечно, это работа команды, но и мой приход рынок оценил положительно... И, кстати, нужно отдать должное журналам и газетам за то, что они меня так популяризируют. По сути, на российском рынке благодаря этому у нас появляются дополнительные возможности. Если серьезно, то, конечно, успех наших компаний связан с эффективным управлением и успешной работой команды.

— Когда вы покупали долю в «Ямал СПГ», вы уже понимали, что станете совладельцем «Новатэка» и продадите ему этот актив?

— Переговоры по «Новатэку» уже шли. Но я не ставил выкуп месторождения условием вхождения в капитал «Новатэка». Просто быстро стало понятно, что в одиночку реализовать такой проект, как «Ямал СПГ» невозможно. Сейчас у нас с «Новатэком» там уже есть партнер - Total. Мы не исключаем участие в нашей компании еще одного-двух миноритарных партнеров.

— «Новатэк» активно забирает клиентов у «Газпрома» на внутреннем рынке. Иногда кажется даже, что «Газпром» своими руками создает себе конкурента. Концерн, к примеру, продал «Новатэку» свою «дочку» в Челябинске всего за 1,55 млрд руб. На нее теперь приходится пятая часть продаж «Новатэка», а сама покупка, судя по отчетности, уже окупилась. Откуда такая щедрость?

— Насколько мне известно, «Новатэк» еще до покупки контролировал в Челябинской области около 75% рынка. «Газпром» работал в основном в рознице, с населением, у его «дочки» была дебиторская задолженность более 1 млрд руб. в регионе. А та прибыль, которую показала челябинская компания после сделки, образовалась благодаря тому, что «Новатэк» завел на эту компанию все свои операции в регионе. Так что нельзя сказать, что сумма сделки была неадекватной. Но для «Новатэка» ситуация действительно постепенно меняется в сторону увеличения прямых продаж. И это естественный процесс: у нас растет добыча, растет доля внутреннего рынка, потому что больше работать нам, по сути, негде. «Газпром» от этого тоже получает выгоду, ведь он остается акционером «Новатэка». Это ситуация win-win.



— Вы так давно знаете Алексея Миллера, почему же «Газпром» не дает подрядов вашему «Стройтрансгазу»?

— Когда я пришел в «Стройтрансгаз», у него уже давно не было никаких подрядов «Газпрома». Но мне всегда нравились инфраструктурные компании. И моя идея сегодня заключается в том, чтобы из всех своих профильных активов на базе «Стройтрансгаза» создать одну из крупнейших в России строительных групп.

— В нее войдут и «АРКС», и СК «Мост»?

— Именно так. И эта большая группа будет строить всю возможную инфраструктуру, в том числе для государства. Вы думаете, если деньги государственные, обязательства исполнять не нужно? Ничего подобного. И вообще бюджет не безграничен. Будущее инфраструктурных проектов, как мне кажется, за концессиями.

— Вы о чем-то конкретном говорите?

— Есть, к примеру, идея проекта строительства железной дороги от Южного Урала до Архангельска. Это такая гипотенуза, которая дает возможность разгрузить центральную часть страны, через которую сейчас идут все грузопотоки.

— В СК «Мост» и некоторых других строительных активах у вас только 25%. Это не помешает целям консолидации?

— Не волнуйтесь. У нас везде есть опционы, наша доля будет больше.

— А это правда, что в строительстве некоторые ваши сделки были не денежными — с вами делились акциями под гарантии будущих заказов?

— Все сделки были рыночными. За все активы деньги уплачены или сразу, или в рассрочку, оценки все прозрачные.

—  Ваш «Трансойл» считался одним из главным претендентов на покупку «Первой грузовой компании» (ПГК). Почему Вы отказались от участия в приватизации?

— Я давно в логистическом бизнесе, я знаю, как им управлять. Но та цена, которая была объявлена за ПГК, показалась мне крайней. Поднимать ее я не был готов. Хотя вел переговоры с руководителями Сбербанка и других банков, и по финансам, наверное, бы потянул. Но к моменту аукциона ситуация на финансовых рынках изменилась: у банков возникли проблемы с ликвидностью и соответственно выросли процентные ставки. Проценты по кредиту должны были составить сотни миллионов долларов в год, и мне показалось это слишком серьезной финансовой нагрузкой.

— Часть парка ПГК в итоге все равно оказалась у «Трансойла». Были у Вас какие-то договоренности об этом с Владимиром Лисиным накануне приватизации?

— С Лисиным я познакомился уже после конкурса. Никаких договоренностей не было.

— Сейчас группа «Сумма», ваш партнер по Новороссийскому терминалу, пытается купить железнодорожного оператора Fesco у Сергея Генералова. Но госбанки неожиданно отказали ей в кредитах. Говорят, эта сделка вам не нравится.

— Ради бога, не приписывайте это мне. Мы с Fesco не конкуренты, они работают в другом сегменте. Мне предлагали этот актив, но я сразу сказал нет.

— В приватизации «Совкомфлота» вы участвовать не собираетесь?

— Точно нет. Это успешно развивающаяся компания, очень уважаемая на мировом рынке, наш давний партнер. Но я считаю, что для ее развития приватизация должна идти по пути привлечения стратегических партнеров из числа мировых игроков и привлечения денег в компанию.

— По какому принципу вы вообще покупаете активы?

— Ключевой принцип: развивать российский бизнес и создавать больше рабочих мест здесь. Теперь меня это интересует в большей степени, чем деньги сами по себе. Сейчас инфраструктура — интересное направление для инвестиций. Мы построили терминалы в Усть-Луге и Новороссийске, которые обошлись более чем в $1 млрд. Теперь у нас есть преимущество перед другими трейдерами и возможность дать людям работу, платить налоги.

— Недавно выяснилось, что вы создаете в России управляющую компанию для ваших активов. Это как-то связано с пожеланием Владимира Путина вернуть капиталы в страну? Был у вас с ним такой разговор?

— Нет, такого разговора у нас не было. Он ведь сказал однажды, что в мои дела не вмешивается. Могу добавить, что мне действительно особо никто не помогает. Из России я никогда и не уходил, а заработанные деньги я вкладываю в основном в российский бизнес. Мы действительно зарегистрировали здесь филиал компании «Урал Инвест». Раньше это был наш инвестконсультант, теперь в большей степени управляющая компания, более плотно вовлеченная в текущую деятельность активов.

— Почему вы решили наконец дать интервью российскому изданию?

— Я никогда не стремился быть публичным человеком. Такой у меня характер: не люблю быть в центре внимания. Как говорят англичане, это не мой cup of tea. В свое время я сделал исключение для нескольких иностранных изданий и тут же пожалел. Почему я сейчас с вами встречаюсь? Мне захотелось, чтобы вы просто посмотрели мне в глаза и, возможно, что-то поняли про меня. В конце концов, мне хотелось рассказать историю своего бизнеса, потому что это, возможно, поможет разрушить некоторые ложные стереотипы. Я стал крупным бизнесменом, вы [Forbes] записываете меня в свои списки [богатейших] — у меня действительно много инвестиций в крупные проекты. К тому же в прошлом году меня избрали президентом ХК СКА, а в этом — председателем совета директоров КХЛ. Все это обязывает к большей открытости.

Читайте подробнее на Forbes.ru: http://www.forbes.ru